5 Лютого 2014
2686
Алюня жила со мной долго. Хотя на самом деле это несколько лет растянулись на целую жизнь. В наш последний год она выглядела как почтенная дама. Всё делала с чувством собственного достоинства. Иной раз у меня возникало ощущение, что передо мной маленькая, седая графиня. С детскими глазами.
Была промозглая осень. С неба падало что-то среднее между снегом и дождем, причем снег валил крупными, сырыми хлопьями, а дождь в виде водяной пудры зависал между ними. На земле всё смешивалось с песком и превращалось в мерзкую кашицу.
Это было время тягучей, липкой и холодной сырости с вкраплениями льдинок, спрятавшимися под серой жижей.
Я возвращался с работы, кутаясь в плащ, старательно перешагивал лужи и кучи грязи, но вскоре это потеряло всякий смысл: недавно купленные ботинки с водоотталкивающим эффектом промокли насквозь. И так было даже лучше и быстрее шагать, не выбирая, куда поставить ногу.
Дома сначала горячей водой согрею ноги, потом одену шерстяные, колючие носки и, сидя в кресле с чашкой горячего чаю, блаженно вытяну их в сторону воображаемого камина. Эти мысли помогали мне согреться и скоротать время от остановки до подъезда недавно сданной «свечки» в 15 этажей, одиноко стоявшей на пустыре будущего микрорайона.
Оказался я здесь случайно. После развода и продажи совместно нажитого добра мне досталось ровно столько, сколько полагалось по закону. Дело в том, что у моей бывшей гипертрофированное чувство справедливости.
Когда она сказала, что любит другого, я собрал чемодан, поцеловал детей и ушел жить к другу. А через пару месяцев повестка в суд – раздел имущества. На мой вопрос: «Зачем?» она ответила: «Не вздумай отказываться, хочу, чтоб все было по закону!» и пригрозила: «Ты меня знаешь».
Квартиры в новостройке продавались тяжело: кризис, дом на отшибе, лифт – как всегда: то работает, то нет. Последний 15-й этаж пустовал, и хозяин уступил мне угловую, однокомнатную малометражку, как родному, лишь бы свое вернуть.
Большой зонтик в руках скорее обозначал защиту, чем обеспечивал ее. Высоко подняв плечи, пытаясь спрятать низко опущенную голову в куцый воротник плаща, я спешил в домашнее тепло и холостяцкий уют. Перед глазами проплывали островки бурой грязи, мокрого асфальта, лужицы с плавающими снежными хлопьями, казалось, что это никогда не кончится, но вот и ступеньки подъезда.
Я заметил ее, когда пытался стряхнуть налипшую на плащ сырость. Сначала маленькие неимоверно древние на вид башмачки, потом грязные, голые коленки, непонятного цвета распахнутое пальтишко, надетое на легкое, тонкое платьице, торчащие из рукавов худенькие кисти рук, сцепленные на груди в замок из прозрачных пальцев. Мокрые серо-черные пряди волос, как веревочки, свисали с низко наклоненной непокрытой головки.
Если б не остановился отряхнуть плащ, то и не заметил бы ее. Настолько она сливалась с унылым фасадом дома и погодой.
В подобных ситуациях взрослые часто задают вопросы: «Ты кто? Что ты здесь делаешь? Кто твои родители? Где ты живешь?» и массу других совершено дурацких вопросов. Все они пронеслись у меня в голове и утонули в осенней непогоде. Я протянул ей руку и открыл дверь подъезда. Так мы простояли пару минут, потом она с трудом разжала белые кисти рук и просунула мне в ладонь свои дрожащие от холода пальчики-льдинки.
Лифт не работал. Привычное дело. Вода стекала с одежды. Звук падающих на бетонный пол капель глухим эхом отдавался у меня в голове. Она не сможет подняться, худющая-то какая, вон вся трясется.
– Я возьму тебя на руки, и мы поднимемся ко мне домой, – как будто издалека услышал свой голос – Хорошо?
Всё так же, не поднимая головы, она протянула мне свои ручки.
Господи, да мой зонтик весит больше! Кто же ты и откуда здесь взялась?
В прихожей я аккуратно поставил ее на ноги, быстро скинул плащ, ботинки и бросился в ванну, включил горячую воду. Вернулся, она стояла на том же месте. Снял промокшее пальтишко, странные башмаки и повел в ванную.
– Так. Сейчас вода наберется. Вот шторка, закроешься. Полотенце свежее здесь. Мыло, шампунь. Залезай и грейся. А я пока подумаю, во что тебя переодеть. То, что на тебе, надо, как минимум, постирать, а лучше выкинуть и купить что-то новое. Так ладно, с этим потом, пойду что-нибудь горячее из еды сделаю.
Она все время молчала и не шевелилась. Я даже засомневался: а понимает ли?
– Ты справишься?
Тихий кивок головы.
– Хорошо, тогда я пошел.
В комнате сел в кресло и обхватил голову руками. Сплошные вопросы. Что это за ребенок, сколько лет? На вид 7–8. Не глухая, но не говорит. Не хочет или не может, или боится? Если бы боялась, то не пошла бы со мной, значит, все-таки доверяет.
В ванной перестала шуметь вода, послышались тихие всплески. Тишина. Видимо, отогревается.
Что дальше? Накормить. Я не врач, но факт истощения виден, что называется, невооруженным глазом. Она долго ничего не ела или регулярно не доедала. Откуда она пришла, приехала? Сбежала из детдома? От родителей или от маньяка? А может, над ней проводили какие-то эксперименты и выкинули, как расходный материал? О Боже, что за мысли! Потом, потом, а сейчас во что ей одеться?
Настюшка, это дочка моя, кое-что оставила у меня из своих домашних вещей. Малая, но на всякий случай соломку стелет. Правда, она постарше будет, но это лучше, чем ничего.
Постучал в дверь ванной. Тихонько приоткрыл, просунул в щель руку с вещами.
– Вот тут вещи моей дочери, она с мамой живет, в общем, они наверняка тебе большие будут, но зато сухие.
В ответ тишина и всплески воды. Ладно, думаю, разберется.
На кухню. Пока разогревал вчерашние котлеты, резал салат, ставил чайник, так и не заметил, не услышал, как она вышла. Стояла рядом и смотрела.
Зеленые глаза, под ними темные круги, на бледном лице угадывались тонкие губы, острый носик, треугольный, миниатюрный подбородок, мокрые, взъерошенные волосы. Настина одежда на ней висела. Спортивные штаны сложились в гармошку, она поддерживала их одной рукой. Вторая висела, как тростинка. Футболка была ниже колен. Шерстяные носки не одела, стояла босиком.
– Ух ты, классно выглядишь,– улыбнулся я, – вот, возьми вместо ремня, это пояс от халата, подвяжи брюки и садись. Кушать будем. А нет, подожди, тебе расчесаться надо, вот, возьми расческу. Она тоже моей дочери, у нее волосы чуть короче твоих будут. Сама управишься? Вот и ладно. Вот и хорошо. Зеркало в прихожей.
Потом она так же тихо вернулась, села за стол, сложила ручки на коленях и не сводила с меня своих зеленых глаз. Во взгляде не было страха. Детский, открытый взгляд, чуточку наивный, полный любопытства и вопросов. Вот это было странно. В ее взгляде я видел вопросы к себе.
После еды, горячего чаю стало еще уютнее и теплее. Я провел ее в комнату.
– Вот диван, будешь на нем спать, а я себе на полу постелю. Тебя как зовут?
Тишина, только глазами хлоп, хлоп.
– Ты разговариваешь?
Кивает головой.
– Не хочешь?
Мотает в стороны.
– Значит, не можешь?
Кивает и начинает открывать рот, как будто говорит, но выглядело это жутковато: вытянутая в струнку шея и беззвучно открывающиеся бледные губы. Выброшенная на берег рыба с длиной худой шей и без чешуи. Она сделала движение плавником, то есть рукой, подзывала меня к себе. Я подошел и наклонился ухом к ее губам. Сквозь старательное дыхание еле различимым был слышен шелест сухой травы, хруст веток и что-то далеко и тихо клокочущее. Она пыталась что-то сказать.
– Ты потеряла голос?
Обмякла и еле кивнула головой.
– Может, ты писать умеешь? – с надеждой спросил я.
Она не уверено навела плечиками.
– Ясно. Хотела, но не успела научиться.
Тишина.
– Как же мы общаться будем? Может, мне тебя завтра в милицию сдать, пусть врачи осмотрят?
Она резко отшатнулась и быстро замотала головой. Зеленые глаза потемнели и наполнились страхом.
– Ладно, ладно, – испугался я, – не буду никуда звонить. Чего ж ты так боишься? Сами разберемся. Сами. Но как же тебя звать то? Меня, кстати, Владимир Сергеевич, хотя да, ты же не можешь…
Вслух начал перебирать имена и смотреть на нее реакцию.
– Оля? Галя? Вера? Таня? Ира? Света? – я вспомнил имена, что знал, вплоть до Агриппины и Филатеры, девочка сидела тихо и не шевелилась. – Так, всё, я устал, пора спать. Утро вечера мудренее, как говорится. Что-нибудь придумаем, правда?
Она кивнула и кажется улыбнулась.
Первые дни после появления Алюни я очень хорошо запомнил. Было много непонятного, много вопросов, и не только у меня к ней, но и у нее ко мне. Пришлось полностью перестраивать свой мир. Признаться, поначалу это тяготило, особенно напрягала неизвестность: как на появление этой странной девочки отреагируют мои дети. Настя бывала у меня чаще, чем Борька. Папина дочка. Боре тогда было всего-то пять лет, от мамы не отходил.
Настя позвонила мне в ближайшую пятницу.
– Пап, я к тебе завтра подъеду, а может, сегодня вечером и останусь до понедельника. Аллё! Ты чего молчишь?
И, правда, чего это слова застряли в горле? Прокашлялся.
– Да всё хорошо, просто поперхнулся.
– Ты занят, что ли? Неужели нашел себе даму сердца, а ну колись! – я знал, что в этот момент она улыбается, сощурив левый глаз, веселушка, моя маленькая.
– Не дождешься! Всё по-прежнему, ну почти всё. Приезжай, конечно.
– Значит, что-то все-таки изменилось?
– Не пытай, приедешь – узнаешь.
– Заинтриговал. Тогда точно сегодня вечером приеду. Не дотерплю до завтра. Пока, папулик. Чмоки.
–- И я тебя.
Что за дурацкое слово «чмоки»? Не понимал я этого сленга: чмок, цьом, обнимашки, няшка, фейк, лайк…
Но именно Настя придумала это странное имя – Алюня. Что это такое, что означает, никто не знает, просто приятное сочетание звуков.
Как и обещала, дочь приехала к вечеру. Даже чуть раньше обычного.
– Та-а-ак, – протянула она, гляда на девочку – Это моя сестра? Ты скрыл внебрачную дочь?!
В свои неполные 13 лет дочь была начитана и сообразительна.
– Нет, нет, она не твоя сестра.
Девочка стояла перед нами в новых брючках, кофточке. Все ее старые вещи я выкинул и на следующий день после ее появления закупил новый гардероб. Гардероб, конечно, громко сказано, но надо было видеть ее светящиеся от счастья глаза, когда я предоставил ей возможность распаковать коробки и примерить обновки.
Она переводила взгляд с меня на дочь и обратно и при этом легко улыбалась. Как будто смотрела представление: мы – на сцене, она – зритель.
Настя уже сняла куртку, сапоги и подошла к ней вплотную.
– Жаль.
– Чего жаль? – не понял я.
– Что она не сестра. Мне всегда хотелось иметь сестру, а не сопливого нытика в виде брата.
– Настя, - сказал я укоризненно.
– Да ладно, пап, всё нормально, я ж любя. Привет! – она протянула девочке руку – Я Настя, хотя папа тебе наверняка уже это сказал.
Девочка молча взяла ее руку и кивнула головой.
– А тебя как зовут? – дочь повернулась ко мне – Она немая?
– Так, девочки – я обнял их за плечи, – пошли в комнату, у нас есть вкусный торт. Чаю попьем. И поговорим.
Вскоре от торта остались облизанные ложки. Настька рукавом вытерла губы, за что получила мой неободрительный взгляд. Глаза ее были широко раскрыты. Она с нескрываемым любопытством, замешанным на восхищении, смотрела то на девочку, то на меня.
– Папка, я знала, что у тебя доброе сердце. Ты мой герой! – после этих слов обняла меня. – Понимаю, что это большой секрет. Могила! Никому ни слова, ты меня знаешь!
Дочь хоть и была похожа на балаболку, но секреты хранить умела. И уже почти по-взрослому добавила:
– Можешь на меня рассчитывать. И почему у нее всё еще нет имени? Хотя имя у нее есть, мы его просто не знаем. Значит, надо придумать ник! Необычный. Она же не такая, как все, это ясно, значит, и ник должен быть такой же – необычный.
Настя зашевелила губами, что-то бормоча под нос. Потом вскочила, радостно вскинув руки:
– Придумала! Будешь Алюня!
- Постой, постой, Настя, какой ник, что еще за Алюня? – поморщился я. – Что это?
– Ник, логин, имя в Интернете. Дремучий ты у меня, папка, констатирую факт, – сказала дочь и продолжила. – Алюня. Звучит красиво. Необычно, не по-нашему, – и глядя на девочку, спросила: – Тебе нравится?
Казалось, что у девчушки глаза стали изумрудными, она радостно закивала головой.
– Вот видишь, папа, ей нравится! – воскликнула Настя, схватила девочку за руки и закружилась с ней по комнате – Алюня! Алюня! У меня есть подружка Алюня!
Она весело смеялась, а девочка смотрела на нее заворожено, восхищенным взглядом и безмолвно улыбалась, но глаза ее буквально брызгали смехом и радостью.
У нее появилась семья.
Признаться, дочь мне сильно помогала, особенно в первое время.
К весне Алюня уже умела писать и читать. Оказалось, что алфавит она знала, но не умела составлять слова, писать. Настя взрослела на глазах, когда входила в роль учительницы, наставницы. Становилась серьезной, Алюня не сводила с нее своих зеленых глаз и украдкой улыбалась, как будто знала что-то такое, чего мы знать не могли.
Время тогда летело стремительно, мы его не замечали. Настя все чаще оставалась у меня. Ее мать попыталась устроить скандал. Дочь сказала: «Папа, я сама разберусь» и на следующий день приехала ко мне с вещами. Алюня прыгала и хлопала от радости в ладоши, а на доске, которую я специально повесил на стену для общения с ней, она нарисовала радугу и звезды. К слову, Алюня рисовала очень странные рисунки. Непривычные.
Ну, вот радуга и звезды. Как это может быть вместе? Или изобразила несколько цветных фигур, одна в другой, как матрешки, и написала, что это я. Она так видит. Вообще она достаточно часто рисовала несколько одинаковых объектов, заключенных друг в друга, только разного цвета. Объясняла это так: каждый объект принадлежит своему миру, у него свое прошлое, будущее и есть место, где все объекты соединяются, и тогда можно из одного мира перейти в другой.
Со временем мы всё реже пользовались доской для общения. Всё реже что-то на ней писали. Алюня научила нас общаться образами. Это потрясающе просто и красиво!
Как выяснилось, Алюня не помнила, где и когда родилась, отца не знает, от мамы остался смутный силуэт и теплое «а-а, а-а, а-а». Видимо песня какая-то, слов не было, только это долгое «а», обволакивающее, пушистое и мягкое.
Жила в какой-то деревне у бабушки Клавы, которая с малых лет учила ее алфавиту, до чтения и письма дойти не успели: бабушка померла. Тихо, во сне. Алюня не понимала, что произошло, думала, что бабушка крепко спит и просидела трое суток возле нее в ожидании, когда та проснется.
Нашла их соседка Нора, которая иногда заходила с гостинцами для маленькой Алюны. В избе уже появился слабоватый запах умершего тела. Девочка лежала, свернувшись калачиком на коврике у кровати с сильно побледневшей бабой Клавой.
Нора унесла девочку к себе. В тот же день стало ясно, что Алюня осталась без голоса. Она не могла произнести не единого звука.
Имея своих четверых детей, Нора какое-то время заботилась и о ней, водила к местной знахарке, та только руками развела, даже не взялась, мол, бесполезно, помрет скоро. Врачи в сельской больничке пожали плечами: первый раз такое видим, надо в область везти. А деньги-то где? Поняла Нора, что не вытянет всего этого и со слезами отдала Алюню в дом, где много разных детей.
Ее несколько раз перевозили в похожие дома с детьми, везде ей было одиноко. Над ней издевались, дергали, щипали, резали одежду, иногда били. Она безмолвно плакала, размазывая соленую горечь обид по щекам.
Потом она провалилась в темноту. Помнит, какие-то силуэты в грязных халатах, яркие лампы под потолком, несвязное бормотание, гортанный смех и все это в полумраке с редкими ослепительными вспышками света, от которых до боли резало глаза, а потом наступала холодная темнота.
Еще помнит, как теплые руки ее торопливо одевали, она слышала быстрый невнятный шепот, он был добрый, хороший, от него становилось спокойно. Она очень редко его слышала. Заботливые руки вывели ее к дверному проему, подтолкнули в спину. Кажется, сзади плакали, дверь захлопнулась, и она ничего больше не помнит.
Сыро, под ногами скользко. Шум, толкотня, холод. Тихий угол, шершавая стена и моя протянутая рука.
Такова была ее краткая история до того, как я ее забрал к себе.
Первый тревожный звонок прозвенел примерно через полтора года. Скорее, это было недоумение.
Всем родителям известно, сколько хлопот доставляют активно растущие дети, сколько раз в год приходится покупать новые вещи, потому что прежние, хоть еще и годные, но малы. Приобретая очередные, большего размера джинсы для Насти, я вдруг подумал, что для Алюни мы значительно реже что-то покупаем.
Дома присмотрелся к девочкам. Настюшка вымахала почти на 10 сантиметров, ей скоро 15, стала девушкой. Алюня осталась прежней или даже чуть ниже. Почему?
При малейшем моем упоминании о необходимости показаться врачу она складывали миниатюрные ручки на груди и смотрела на меня своими зелеными глазами, которые превращались в озера изумрудных слез и печали. Дочь в такие моменты неизменно принимала сторону своей подружки:
– Отстань, папка, не видишь, ребенок не хочет идти ни к каким врачам? – при этом она обнимала Алюню с еще не сложившейся, но уже материнской нежностью, а та в знак благодарности обвивала ее своими ручками-тростинками.
Я отступал и теперь понимаю, что правильно делал. Ни врачи, ни кто-то другой помочь не могли, а шуму было бы много.
Это сейчас, когда прошло столько лет, могу оглянуться, оценить, проанализировать, что тогда происходило. А происходило немало. Вся наша жизнь поменялась, кажется, окружающий мир стал совершенно другим. Более красивым, чистым, добрым. Даже мои отношения с бывшей стали намного теплее и дружелюбнее.
Тогда же, когда Алюня была с нами, все эти изменения не замечались, воспринимались, как само собой разумеющиеся. Например, то, что я написал заявление с опостылевшей работы и ушел в никуда. Сослуживцы мне говорили: «Ты, что с ума сошел? На дворе кризис, за углом дефолт, везде сокращения, а ты? Куда пойдешь? Или ты что-то скрываешь?»
На самом же деле я сделал первый шаг: избавился от нудной, сжирающей меня работы, которая не приносила ни денег, ни удовольствия. В то время я подолгу сидел с Алюней на балконе, она держала меня за руку и мы тихо смотрели на ночное небо, усыпанное звездами. Бывало, что и Настя пристраивалась к нам, тогда я обнимал своих девчонок, и становилось спокойно и тепло, и находились решения любых задач.
Я вспомнил, что когда-то окончил архитектурный, достал свои дипломные и курсовые проекты, потом Алюня подсунула мне объявление: «Ищу архитектора, для проекта загородного дома». Созвонился, предложил варианты – и дело пошло. Сейчас могу выбирать, с кем работать, заказов – на год вперед.
Мы давно могли переехать отсюда, но Алюня не захотела. Тогда я выкупил соседнюю квартиру и перебрался туда, а девчонки остались в прежней.
Настя брала частные уроки игры на гитаре. Однажды просто сказала, что хочет играть на гитаре и всё.
Зачастую наши вечера проходили на моей половине, я работал над очередным проектом, Настя тихонько перебирала струнами, разучивая что-то новое, или просто играла для души, Алюня сидела в углу на пуфике, поджав под себя ноги, и переводила свой изумрудный взгляд то на меня, то на Настю, как в день их знакомства.
Жили мы просто замечательно, и время летело незаметно, стремительно.
Только стали мы замечать, что Алюня стареет. Это было невероятно, но у нее появились «гусиные лапки» у глаз, ручки покрылись тонкой паутиной морщинок. Всё реже и реже она веселилась и дурачилась с Настей. Больше времени проводила у меня в кабинете на пуфике. Угол тот специально был без освещения, в полумраке. Могла не выходить оттуда часами.
Попытки вступить с ней в мысленный или письменный диалог натыкались на молчаливую просьбу не беспокоиться, мол, всё хорошо со мной, и у вас всё будет хорошо.
Благо, среди моих клиентов были и медицинские светила, потому я смог проконсультироваться. В результате узнал это страшное слово «прогерия». Появляется неожиданно, может быстро прогрессировать или медленно протекать, но исход один. Организм стремительно стареет, за несколько лет отрабатывает весь свой ресурс. И всё.
От Алюни мой визит к академику скрыть не удалось, и, когда я вернулся, неся этот груз в сердце, на доске было написано: «Зачем? Ничего не изменишь. Давайте радоваться тому, что осталось».
В тот вечер она испекла изумительный пирог с вишней. Накрыла на стол. Нас усадила, и жестом приказала сидеть, она сама всё сделает.
Мы с Настей украдкой вытирали слезы, глядя, как старая девочка с величественной осанкой почтено и с достоинством передвигалась от стола на кухню и обратно с тарелками и чашками. Ее длинные седые волосы были завиты в локоны, которые медленно покачивались при ее ходьбе. На ней было пышное платье кремового цвета. Полгода назад она попросила заказ его для особого случая, и вот этот особый случай настал.
Потом мы молча сидели, ели пирог, пили чай, даже смеялись, Алюня умела поднять настроение. Она играла светскую даму и получалось у нее это великолепно, как будто в прошлой жизни была графиней.
Улыбаясь, она сказала, что б мы сильно не печалились, что ничего не изменить, и она хочет, чтобы мы сохранили о ней хорошую, добрую память. А говорит это сейчас потому, что всё может произойти в любой момент, и она боится, что не успеет сказать, как она нас любит, и как мы ей дороги.
Через два дня ее не стало. Она ушла, сидя на своем пуфике в углу моего кабинета.
Смотрела на звезды.
Александр КУПНЫЙ
